«Террор – ужасная вещь,

 есть только одна вещь хуже террора:

 это – безропотно сносить насилия»

С. Степняк-Кравчинский

«Надо создать единый кулак, один мощный антитеррористический фронт для борьбы с международным терроризмом»

В.В. Путин

По его мнению, именно с этим «грозным врагом России и армии» следовало вести «неотложную и решительную борьбу до полной победы». А.Е. Снесарев особо отмечал тот факт, что в рядах радикальных революционеров нашли себе место не только «вооруженные проходимцы» и «нравственные уроды» (идейные фанатики – самоубийцы), но и «законченные и прекрасно оборудованные профессионалы», способные совершать свои злодеяния «по сложному плану» и «удивительно владеющие оружием».

И уже в 1905–1907 годах революционерам-террористам удалось «навести страх и ужас на все население страны, сделать его нервнобольным и тревожным». Против этого коварного и изуверского противника, нагло практикующего свое подлое ремесло (взрывы, грабежи, разбои, убийства, поджоги, экспроприации, забастовки, всякого рода «извращения преступной человеческой мысли» и т. д.), А.Е. Снесарев требовал принимать меры чрезвычайные и исключительные, а не только «разоблачительные, разведочные и охранительные»[1].

Но даже такой компетентный офицер как А.Е. Снесарев не мог предвидеть, что человечество в своем губительном процессе зайдет намного дальше. И его изобретением станет терроризм, выходящий далеко за рамки одного государства.

Итак, что же несет в себе понятие транснациональный терроризм? Транснациональный терроризм, на мой взгляд, являясь разновидностью международного терроризма, посягает на международный правопорядок, использует применение (или угрозу применения) организованного насилия, направленного на устранение политических, идеологических (идейных), религиозных противников, так называемых «изменников» движения (идеи), на территории целого ряда государств, организуемого и осуществляемого лицами или группами лиц, объединенными в организации, самостоятельно, независимо от каких-либо государств и государственных структур, включая специальные службы.

Факты последних десятилетий дают основание говорить о значительном распространении практики поддержки и использования государственными специальными службами некоторых стран транснациональных террористических организаций радикального, националистического, сепаратистского, религиозного и иного толка. Очень часто критерием выбора террористической организации выступает комплекс его побудительных мотивов к действию. Обоснованием привлечения этих субъектов международной террористической деятельности к неформальному сотрудничеству могут служить различные причины: общность идеологических позиций, религиозная идентичность, определение «общего врага» и другие. А также абсолютная анонимность и, значит, уход от возможных санкций мирового сообщества или ответных действий потерпевшей стороны, эффективность, экономичность, вывод «из-под прямого удара» своих сотрудников государственных специальных служб. 

Необходимо также принять во внимание, что в основе современного терроризма лежит мощнейшая нелегальная экономика, связанная с «грязными» войнами, нефте – и наркобизнесом, работорговлей и похищением людей ради выкупа. В этой связи нельзя проигнорировать следующее замечание В. Соловьева и А. Викторова: «Вдобавок международный терроризм стал крупным бизнесом. За его спиной стоят широко разветвленные и глубоко скрытые крупные международные финансовые мафиозные группировки, связанные, прежде всего, с наркобизнесом. Только Афганистану он ежегодно дает 50 млрд долларов [2]. Так просто терроризм не сдастся, и побороть его будет нелегко». Важно подчеркнуть, что при помощи наркотиков, распространяемых по всему миру, уничтожается в сотни раз больше людей, чем при самых жестоких боевых действиях. И это «тихое оружие» уже давно находится в руках радикальных экстремистов.

По мнению А.Е. Снесарева, уже в годы его исследований международный терроризм выходил на опасный уровень. При этом именно «частный» терроризм (лица и организации) превратился в мощную политическую силу, приняв на вооружение тактику и стратегию действий террористических государств недавнего прошлого. К тому же террористическая деятельность почти привела к отрицанию более «благородного» по своим методам партизанства, свойственного национально-освободительным движениям. Она также оказалась направленной не столько против конкретных представителей государственной власти (как раньше), а приобрела характер «коллективного наказания» гражданского населения [1].

На сегодняшний день для транснационального терроризма  характерно агрессивное неприятие европейско-христианских духовных ценностей, повышенная политическая активность, готовность прибегнуть к насильственным методам, включая террористические. Ныне из «государственного», т. е. находящегося под контролем какого-то одного или нескольких центров, исламизм превратился в «стихийный», полицентрический, гораздо менее управляемый. Он все моложе и агрессивнее, а главное – он становится транснациональным, заполняя идеологическую пустоту, образовавшуюся после краха великих экспериментов, проводившихся на Ближнем Востоке в постколониальную эпоху. Как отмечает В.В. Наумкин, «при всей разнородности ислам давно пытается выступать в качестве коллективного транснационального политического игрока, во всяком случае, таковым уже стал политический ислам… Сегодня идея всемирной уммы – одна из теоретических основ любого исламского проекта. В суннитском варианте из нее логически вытекает концепция исламского государства»[3]. Осуществляемые участниками целого ряда таких «исламских проектов» теракты трактуются нередко в терминах геополитики и геоэкономики  как ответ богатому Северу со стороны бедного Юга, разрыв между которыми представляется идеологам «политического ислама» фатальным. Все современные радикалы, использующие ислам в качестве идеологии, утверждают, что возврат к эгалитаризму шариата и к воссозданию правил общественной жизни, обязательных для «истинных», «правоверных» мусульман – это действенный способ борьбы с коррупцией, эксплуатацией, преступностью, другими недугами современного мира. Это «зло» возникает, по их мнению, из-за того, что в мире доминируют западная «материалистическая» система и либерализм (а десятилетиями раньше господствовали социализм и марксизм). Между тем, хотя радикализм в религиозном обличье и занял устойчивую нишу в ближневосточной политике, от его проявлений страдают в немалой степени сами народы региона. Трансформация веры в радикальную идеологию определяет политическую позицию исламистов, которые смыкаются фактически с экстремистскими политиками и партиями, выступающими против демократии, прав человека и свободы совести.

Супертерроризм – зло вселенского масштаба. Как и предвидел Снесарев, новая опасность (агрессивная сила) пришла с Востока. К началу XXI века в мире отчетливо обозначилась системная угроза глобального терроризма, преимущественно проявившегося в форме и обличии радикального исламизма. Из всех разновидностей террористических движений (национальных, политических и иных) «намного более опасным оказался терроризм, который питается религиозным фанатизмом, ибо у него нет ни логики, ни жалости, ни способности идти на уступки[1].

Нынешний весьма опасный период активизации экстремизма с «мусульманским лицом» ведет отсчет, пожалуй, с 1984 г. тогда по всему Ближнему Востоку международные мусульманские организации (особенно на этом поприще отличилась Лига исламского мира) набирали добровольцев – молодых исламских радикалов, и направляли их в Пешавар (Пакистан) на границу с Афганистаном. Там, в специальных лагерях, готовилось пополнение муджахедам, воевавшим с советскими войсками. Всей этой операцией с одобрения ЦРУ руководила пакистанская Межвидовая военная разведка (Inter-ServiceIntelligence,ISI) и Саудовское министерство разведки. Саудовцы, по версии французского исследователя Оливера Руа, сделали ставку на афганских муджахедов не только из желания продемонстрировать верность идее мусульманской солидарности, но и, руководствуясь задачами реальной политики: подорвать в регионе влияние Ирана, насадить здесь собственную версию суннитского фундаментализма, близкую к ваххабитской школе – «антишиитской и отличающейся консерватизмом»[4]. Пакистан использовал афганскую войну, чтобы установить союзнические отношения с США, а также и со сторонниками и пропагандистами «неоваххабизма». Как пишет Руа, пакистанские политики понимали, что советские войска рано или поздно уйдут из Афганистана; а поскольку над ними постоянно довлела индийская угроза, они надеялись расширить сферу своего влияния от Кабула до Ташкента, включив в нее, таким образом, и советских мусульман. Что касается США, то их мотивация в тот период была обусловлена стремлением установить контроль над движениями «политического ислама», пытались они также манипулировать исламизмом в выгодном для себя направлении. Однако американская тактика, нацеленная на то, чтобы – как это было в случае с Аль-Каидой – контролировать экстремизм в «мире ислама», не оправдала себя. Выпущенный в Афганистане джинн радикализма «вышел из бутылки» и обратился против своего создателя. Но этого и следовало ждать, учитывая антиамериканизм, изначально присущий транснациональному исламизму, различным течениям «политического ислама», включая и его умеренные крылья.

Нельзя признать удачными и более поздние американские инициативы в отношении «Исламского государства», которое так и не удалось удержать под контролем, так что теперь, в случае выхода его влияния за пределы Сирии и Ирака, это грозит эскалацией конфликтности, чревато возникновением на Ближнем Востоке новых угроз и рисков безопасности. Сотни тысяч молодых боевиков прошли через афганскую «сеть», став «бойцами джихада», а своего рода «Афганский интернационал» превратился в ударную силу неоисламистов.

После вывода из Афганистана советских войск они разбрелись по государствам Ближнего Востока и Северной Африки, основав на местах разрозненные радикальные группировки, участников которых стали именовать «афганцами». В начале 1990-х годов эти группы повернулись против Запада, поскольку вывод из Афганистана советских войск, а потом и распад СССР снизил антисоветскую мотивацию их деятельности. К тому же войны в Заливе дали нового врага – Запад, США, саудовский режим, предоставивший «армиям безбожников» территорию королевства. С 1994 г. те же внешние силы, которые в 1980-е годы спонсировали муджахедов, сделали ставку на движение Талибан. Образованная в 1989 г. Осамой бин Ладеном организация «Аль-Каида» (трактуется как «основа», «база») создала разветвленную международную структуру, имеющую ячейки во многих странах и регионах, включая США и Европу. В отличие от арабских организаций экстремистской направленности, осуществлявших акты террора против США, Запада и во имя палестинского дела, но почти всегда под светскими лозунгами (что не удивительно, поскольку христианами была значительная часть активистов и лидеров Организации освобождения Палестины), радикалы нового поколения развернули на мировой арене религиозно обусловленную войну.

В начале 1998 г. Осама бин Ладен подписал соглашение о сотрудничестве с лидерами египетской организации «Джихад» Мустафой Хамза и Ахмедом аль Завахири. Тогда же они объявили о создании «Мирового фронта джихада», или «Всемирного исламского фронта борьбы с иудеями и крестоносцами»[5].

В XXIв. знамя полуразгромленной в 2000-е годы в Афганистане «Аль-Каиды» подхватил «транснациональный халифат» в виде «Исламского государства».

Рожденная в 2006 г. в недрах «Аль-Каиды», радикальноисламистская организация суннитского толка «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ) с 2011 г. принимала (вместе с другими исламистскими боевиками и светской оппозицией) деятельное участие в поддержанной Западом антиасадовской войне в Сирии. Развязав затем кровопролитный конфликт с правительством Ирака, его религиозными общинами (шииты, христиане, езиды), этническими меньшинствами (курды, армяне) и быстро захватив значительную часть страны, ИГИЛ провозгласил 29 июня 2014 г. на подконтрольных территориях в Ираке, а также и в Сирии «Исламский халифат» и стал именовать себя «Исламским государством» (ИГ). Между ним и другими радикальными движениями исламистского толка нет особых идеологических расхождений, но зато есть различия с точки зрения географического присутствия. Если «Аль-Каида», например, при том, что она контролировала определенные государства (Судан, Афганистан, Пакистан), была террористической организацией, не стремившейся к постоянному присутствию на какой-либо территории и остававшейся лишь движением, то ИГ, как то говорит само его название, видит себя транснациональным объединением, способным расширить свои географические рамки и не ограничиваться лишь Ираком и Сирией. Руководитель американского исследовательско-разведывательного центра «Стратфор» Джордж Фридман отмечает в связи с этим: «Поскольку группировка часть своего влияния распространяет на поддержку разрозненных партизанских формирований и содержит значительный террористический аппарат, она становится в регионе чем-то новым, а именно – исламистским движением, действующим как региональное государство… Группировка ведет себя как геополитическая структура, и организации транснационального исламизма наподобие «Аль-Каиды» или ИГ – больше пока она будет существовать, от нее будет исходить геополитический вызов»[6].

Несмотря на кажущийся архаизм установок, продукт современной глобализации, нежели исламского прошлого. Они используют в основном два международных языка – английский и арабский; идентифицируют себя как «мусульмане», а не граждане конкретных государств; легко меняют места проживания, не будучи укоренены на какой-то конкретной родине или обременены родственными, племенными, этническими, национальными корнями и связями. Эти организации создали огромную информационно-пропагандистскую сеть почти во всех странах мира, и их адепты общаются между собой через Интернет и спутниковые телефоны. Примечательно, что религиозные фанатики сами сели за штурвалы сложных в управлении реактивных самолетов, протаранивших 11 сентября 2001 г. Международный торговый центр в Нью-Йорке и Пентагон.

Опасность состоит и в том, что эти группировки и движения расширяют ареал своей деятельности, и вот уже под влиянием ближневосточных реалий в районе Африканского Сахеля своей деструктивной ролью отмечаются в местной политике такие специфические группировки и движения радикального исламизма как «Аль-Каида Исламского Магриба», «Боко Харам» (что означает «запрет на западное образование»), «Аш-Шабааб» («молодые», «ребята») и другие. Они и их ближневосточные единомышленники сбиваются в достаточно аморфные объединения, распадаются, вновь возникают под другими названиями, меняют руководителей, словом, становятся все менее уловимыми. Тем более трудно предсказать заранее, какие противоречия могут привести в этом регионе к внутренним конфликтам, а какие вызвать международный кризис, хотя в этих противоречиях нет ничего фатально предопределенного, они – результат действия глубоко скрытых факторов.

Эскалация транснационального экстремизма и в целом стремительно меняющаяся обстановка на Ближнем Востоке, конфликтогенность которого многократно усилилась после прокатившейся по региону Арабской весны, ставит Россию перед новыми вызовами, побуждая ее определиться со своим местом и на Ближнем Востоке, и в формирующейся полицентричной системе международных отношений. Россию тревожит возникающий в результате интернационализации ближневосточных конфликтов общий хаос, дезинтеграция стран, разграбление запасов оружия, накопленных свергнутыми режимами, и использование его в подрывных и противоправных целях. Вызовом для России становится также распространение по миру и в российских мусульманских регионах радикальной исламистской идеологии, угрожающей хрупкому межнациональному и межрелигиозному миру, самой безопасности РФ. Опасно и то, что в случае реализации радикальными исламистами своих целей на Ближнем Востоке и в Северной Африке волна экстремизма может докатиться до Юга России, сопредельных с ней государств Южного Кавказа иЦентральной Азии.

Следовательно, для России, заинтересованной в обретении роли одного из влиятельных центров современного мира, важнейшего фактора глобального равновесия геополитической стабильности и сбалансированности в мировой политике, важно и дальше обозначать свое присутствие в стратегически важном для нее ближневосточном регионе.

При этом России необходимо будет брать на себя инициативу по части продвижения и налаживания там структур и организаций региональной безопасности. Это будет служить стабилизации непрочных границ региона, противодействию там угрозам безопасности. Для того чтобы играть такую роль, России придется восстановить свое положение динамичного ядра мировой политики, стать важной составной частью позитивных перемен в мире, влиятельным участником созидания полицентричного мира.

Не менее важно подчеркнуть и то, что современный международный терроризм представляет собой военно-идеологическую силу. А это делает данное явление особенно устойчивым, способным к воспроизводству (недостатка в рекрутах нет), труднопобедимым. Его идеологи признают только вооруженную борьбу во имя установления «истинной» исламской власти, «творят» насилие, ссылаясь на Коран.

И завершить свою статью  хочу цитатой  В. Аксенова: «Нужно понимать, - замечает писатель, - что мы должны выстоять в этой неномерной мировой войне ублюдочного типа»[7]. 

Список используемой литературы

1. Снесарев А.Е. Афганские уроки: Выводы для будущего в свете идейного наследия А.Е. Снесарев. - М.: Военный университет, Русский путь, 2003. С. 781–795.
2. Дериглазова Л. В. Ассиметричный конфликт: уравнение со многими неизвестными. Томск: Изд-во Томского университета, 2009.
3. Наумкин В.В. Ислам как коллективный игрок // Международные процессы, 2006. Т. 4, № 1 (10), январь-февраль. С. 44.
4. Roy O. Changing patterns among radical Islamic movements // The Brown Journal of World Affairs, 1999, Winter/spring. Vol. VI, issue 1. P. 116.2 Ibid.
5. Roy O. Op. cit. P. 117.
6. Friedman G. The Islamic State reshapes the Middle East // Stratfor, 25 November 2014.
7. Аксенов В. Норд-ост с юга. В Москве вспыхнула и за три дня прогорела бешеная схватка мировой войны // Московские новости. - 2002. - 29 окт. – 4 ноября.

Дикунова Мария

Теги: Иран , оценки , Сирия , конкурс А.Е.Снесарева , Ближний Восток , Саудовская Аравия